Терапевтические встречи с князем Мышкиным
И что это в самом деле, господа:
ни одного-то слова нельзя сказать искренно, тотчас же вы обижаетесь!
Искренность, наивность, глупость, простота — та, которая хуже воровства. Удивительная наблюдательность и проницательность. Особая черта — верить в людей. Верить в то, что люди говорят.
Как с другими — так и от других ожидает с собой, поэтому и говорит — тоже всё, всё подряд, всё, что на душе. И не всегда вовремя и своевременно. Часто говорит то, что не следует говорить этому человеку. Эта бесконечная вера в чистоту человеческую мотает его от одного к другому, путает в сознании понятия добра и зла. Конечно, они и так относительны, но у князя вовсе расстроены и границ не имеют. Все — хорошие, все поступают так, как поступают, от доброты своей, а если кто что-то делает не так — то по незнанию или из-за пережитого / переживаемого страдания. Раздираем противоречивыми чувствами — когда один другому делает плохо — специально, назло — и зло радуется этому, а князь верит искренно, что не зло, что не хотел так, что только от боли душевной.
Но своей этой верой он все-таки встряхивал всех, с кем общался. Потому что редкий дар — вот так вот верить, по-детски наивно и от всей души. Всей душой даже — верить в изначальную доброту человека. Только как же жить, всех и вся оправдывая? Я себя узнаю в этом — раньше тоже впадала в ступор и априори готова была защищать того, кого осуждают, даже просто потому, что его осуждают. Считала, что нельзя вот так осуждать, потому что не знаем ситуации. К чему это все ведет? К мучениям и раздвоенности-растроенности сознания, к отсутствию каких бы то ни было душевных ориентиров. К метаниям и бессилию и отчаянию, ведь не ТАК ВСЁ, не все хорошие!!! Нельзя всех оправдать… Хотя… Может быть, это у меня уже приобретенное? Может быть, и можно оправдать? Но как? Только будучи распятым на кресте?
Есть глаза, и гляди.
Не умеешь здесь взглянуть,
так и за границей не выучишься.
Я научилась молчать и не лезть не в свои дела. Иногда это переходит в равнодушие.
Иногда кажется, что до шизофрении мне один шаг. Или до паранойи. Я прихожу в ужас порой от того, как люди общаются друг с другом, а на самом деле — с собой. Как не слышат, хотя в беседе могут провести не один час. Как потом за глаза обсуждают третьего и говорят о нем не очень приятные вещи — хотя только что, пять минут назад, искренне, казалось, улыбались и так тепло разговаривали.
Меня пугает больше всего то, что это есть и между двумя людьми, живущими вместе. Между мужем и женой, между детьми и родителями.. Все с возрастом научаются молчать и не лезть не в свои дела. Быть может, это и спасает от шизофрении. Но не спасает от равнодушия.
Всего лишь нужно чуть подумать, прежде чем что-то сказать или спросить… — зачем хочу сказать / спросить? и что хорошего будет от сказанного моему собеседнику?
А часто — и с возрастом все чаще — не хочется видеть, даже если и смотришь. Леность душевная очень вязкая, обволакивает киселем и застилает глаза.
— Так у вас только одни слова
были? А я было думал…
А еще — интересно ли мне или я только притворяюсь?
Так много кругом притворства. При-творства. Уж не при творчестве ли. А что такое творчество? Творение… Что-то творит человек.
Притворяются все и везде.
Вот в метро, селедки в бочке, поезда следуют с увеличенными интервалами, на перегоне поезд накренился и сзади толпа неприятно навалилась так, что я еле держусь. Естественно, начинаю удерживать равновесие, кого-то толкаю, несильно, но все же.
И тут мне: “Девушка, вы можете либо толкаться, либо нет, но я никуда отсюда не денусь”.
Да я и так знаю, что не денешься. И тут же у меня как будто дверь захлопнулась в ответ на раздраженный тон. И я даже не извинилась. Князь Мышкин извинился бы. Да еще бы устроил светскую беседу, пока ехал бы в пробке вместе со всеми.
Хотя… что я говорю!.. В нашем метро, где никак нельзя быть искренним, он бы умер на месте от жесткого приступа эпилепсии.
И еще какие-то мысли зудят вокруг да около, поймать которые пока не в состоянии.
Слова — какую силу имеют и как бездарно складываются нами в речи порой! От чего? Все от того же бездумного выхватывания поверхностного смысла — даже смысла, ведь без мысли берем слово и отпускаем его в жизнь, совсем не осознавая последствий сказанного. Слова — ведь какую силу имеют! Убить можно словом, исцелить можно словом. Но такие слова способны на это, за которыми именно стоит действие или намерение. Пустые слова — так и называются «только слова», ничем не подкрепленные. У князя еще живо истинное восприятие слова как части неделимого целого. Потому так разочарованно и звучит: «Так у вас только одни слова были?..»
Что же с душой в эту минуту делается,
до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего!
Можно ли обычному, «земному», человеку быть-жить вот таким чувствительным и сострадательным? Хватит ли его на всех? Как он такой отличает добро от зла? Существует ли зло в его сознании в принципе?
А может быть, все, кто сейчас в психбольницах, вот так вот и попали туда — не выдержав обрушившегося мира на слишком — чересчур — ранимую и тонкую душу?
А почему дана такая душа человеку в этом мире? Ведь ясно же, что она нежизнеспособна… Или нет? Или способна к жизни, полной, глубокой, со-чувствующей, со-переживающей, со-бытийной жизни? Отчего ж тогда с ума-то сходят?.. Что толкает? Мне кажется — больно становится невыносимо от жизненных явлений своей же души. Вот и выбирать, пожалуй, приходится между душой и равнодушием. Сохранить рассудок — потерять душу. Сохранить душу животрепещущей — потерять рассудок.
Есть и золото здесь, я уверена. Та самая середина. Князь ее не нащупал. Я пока — тоже. Я скачу от равнодушия к захлебывающимся волнам жизни, слез, радостей и так далее. В середине пока редко приходилось останавливаться — даже, наверное, никогда.
Вот и организм мой отвечает мгновенно на все метания — обычно болезнями кожными.
…женился бы, а через неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.
Что же получается? Что все беды княжеские от настоящести происходят? От истинного понимания смысла вещей? Почему же тогда он не справляется с тем, что дано ему — с даром быть настоящим, искренним и в людях видеть глубинную суть? По правде сказать, я и сама верю, что люди по сути своей добры и зло исходит только от боли какой-то. Поэтому сложно тут комментировать. Почему не справляется? Может, потому что сложно одновременно быть настоящим и при этом видеть и принимать мир так, как есть — с ложью, болью, обманом, лицемерием, пустословием… И принимать — главное что! — невозможность изменить ВЕСЬ мир.
Князь видит. Всё видит, что бытует в мире и жизнях его окружающих людей. Но как будто стремится и хочет успеть везде — что сделать? Помочь? Как и кому? Тыкается-мыкается к одному, другому, там хочет сделать лучше, тут лучше, спасти одного, другого… А как лучше будет для того и другого — не всегда угадывает. Стремительно, порой слишком стремительно, бросается к человеку, не успевая подумать. А вот это что, в таком случае, — тоже эгоизм? Или что-то другое? Вот Рогожин. Князь всё про него «угадал». И что? Так и не смог помочь. Так никого и не спас, только сам себя повредил, скольким боль причинил своими поступками и не-поступками.
Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил,
ничего бы не потерял,
каждую бы минуту счетом отсчитывал,
уж ничего бы даром не истратил!
(Конец эссе)
Отрывки из романа «Идиот»
(Часть 1, глава 2)
— Конечно, конечно! Этакую муку!.. Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии. Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафот всходил — плакал, белый, как бумага. Разве это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет? Я и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: «Не убий», так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя. Вот уж я месяц назад это видел, а до сих пор у меня как пред глазами. Раз пять снилось.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.
— Хорошо еще вот, что муки немного, — заметил он, — когда голова отлетает.
— Знаете ли что? — горячо подхватил князь. — Вот вы это заметили, и это все точно так же замечают, как и вы, и машина для того выдумана, гильотина. А мне тогда же пришла в голову одна мысль: а что, если это даже и хуже? Вам это смешно, вам это дико кажется, а при некотором воображении даже и такая мысль в голову вскочит. Подумайте: если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, все это от душевного страдания отвлекает, так что одними только ранами и мучаешься, вплоть пока умрешь. А ведь самая главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что знаешь наверное, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверное; главное то, что наверно. Вот как голову кладешь под самый нож и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее. Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? Я до того этому верю, что прямо вам скажу мое мнение. Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем само преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверное; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он все еще будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: “Ступай, тебя прощают”. Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком нельзя так поступать!
Часть 1, глава 3, в конце
— А Рогожин женился бы? Как вы думаете?
— Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; женился бы, а через неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.
Только что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрогнул, что князь чуть не вскрикнул.
Часть 1, глава 5
— Найдите мне, князь, сюжет для картины.
— Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и писать.
— Взглянуть не умею.
— Да что вы загадки-то говорите? Ничего не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть не умею? Есть глаза, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выучишься.
. . .
Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было для него в это время тяжелее, как беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, — какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!”. Он говорил, что эта мысль у него наконец в такую злобу переродилась, что ему уж хотелось, чтобы его поскорей застрелили.
Часть 2, глава 8
… Но я продолжаю, не обижайтесь только напрасно; клянусь, я не имею ни малейшего желания вас обидеть. И что это в самом деле, господа: ни одного-то слова нельзя сказать искренно, тотчас же вы обижаетесь!
Часть 2, глава 11
— Вы несправедливы, он действительно искренно раскаивался, — заметил наконец князь.
— Да ведь что в раскаянии-то! Точь-в-точь как и я вчера: «низок, низок», а ведь одни только слова-с!
— Так у вас только одни слова были? А я было думал…
Смоля Светлана — психолог, работник компании PricewaterhouseCoopers, слушатель МИЭК (г. Москва). (Данные об авторе — на момент выхода статьи)
Опубликовано в журнале «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия», №21, 2012.
