Терапевтические встречи с «Братьями Карамазовыми»
Удивительное дело, я не замечала, как читаю книги. Раньше — в школе, институте — я не обращала внимания на это. Читала взахлеб — и все. Первое прочтение происходит у меня мгновенно, запоем, проносится, словно скорый поезд, которого долго ждут с замиранием сердца, душа уходит в пятки от восторга и грохота его, когда он летит мимо станции… И после только ветер колыхнет волосы и подол платья, обволочет неповторимым запахом железной дороги и уютного поездного дыма. Открою зажмуренные глаза, посмотрю вслед ему — а уже не видно. Осталось только ощущение, впечатление и горящие глаза и, может быть, ожидание следующего поезда, чтобы вновь пережить эту встречу. Но нет воспоминаний о том, что за поезд, куда и откуда кого везет, почему не останавливается на станции.
Так и с книгами было раньше. Проносились как скорые поезда, оставляя шлейф впечатлений и восторгов, и ни одной подробности, ни одного нюанса.
Я очень удивлялась на сессиях, когда начиналась работа. Точно знаю, что читала, отмечала, но как будто впервые слушала отрывки, которые зачитывали и обсуждали коллеги. К следующей сессии заново перечитывала, уже осознанно останавливая себя, внимательнее вчитывалась в слова, давала себе время на обдумывание страниц, а не бежала дальше.
Прошло время. Полное осознание процесса чтения и открытие его произошло в работе с книгой Достоевского «Братья Карамазовы». Видимо, мозг настроился на нужный ритм, темп, и с самого начала (то есть с самого второго начала, так как перечитать второй раз мне все же пришлось) картинка начала вырисовываться не спеша, мазок за мазком, осторожно порой, а иногда бережно даже, чего раньше никогда не бывало.
В беседе с коллегой по работе пришло неожиданно еще одно сравнение. В свое время я делилась с ней своей ситуацией — рассказывала про отношения с мужчиной и просила помочь прояснить, что же делать. И тогда мы обсуждали, что первая влюбленность и любовь после десяти лет брака — совсем разные обстоятельства. Что страсть и накаленные эмоции влюбленности нельзя сравнить с уверенностью друг в друге, доверием и глубиной взаимопроникновения душ.
Первое общение с книгой случается как влюбленность. Захватывает, уносит воображение, напитывает страстями, головокружит событиями — и оставляет после себя легкое прикосновение влюбленного, как воздушный поцелуй… А через время книга возникает в другом измерении. Я прикасаюсь к ней спокойнее. Степеннее. Бережнее впускаю слова и фразы в душу. Даю им просуществовать в своем сердце. Часто, бывает, проговариваю вслух или про себя, шевеля неслышно губами, особенные речи. Повествование встраивается в душе в как будто только ему предназначенное место. Вплетается хрупкими стекольчатыми узорами в прошлое, нынешнее, грядущее.
В «Карамазовых» произошло, пожалуй, три главных встречи: про людей, про детей и про время.
Про людей
Второй раз читала роман к очередной сессии. С закладками, карандашом, в метро — все, как полагается, как и в первый раз.
Посмотреть на книгу — места неотмеченного нет, пестрит разноцветными клейкими листочками, шуршит карандашными пометками.
Но что интересно… С первого раза осталась в памяти одна-единственная сцена — впечаталась четко и ясно, как светлый день.
Вот она, эта сцена.
Гл. «Веруюшие бабы».
— Шесть верст, однако, отсюда с ребеночком томилась. Чего тебе?
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль забыл? Не велика же в тебе память, коли уж меня забыл. Сказали у нас, что ты хворый, думаю, что же я, пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать лет проживешь, право, Бог с тобою! Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
— Спасибо тебе за все, милая.
— Кстати будет просьбица моя невеликая: вот тут шестьдесят копеек, отдай ты их, милый такой, какая меня бедней. Пошла я сюда, да и думаю: лучше уж чрез него подам, уж он знает, которой отдать.
— Спасибо, милая, спасибо, добрая. Люблю тебя. Непременно исполню. Девочка на руках-то?
— Девочка, свет, Лизавета.
— Благослови Господь вас обеих, и тебя и младенца Лизавету. Развеселила ты мое сердце, мать. Прощайте, милые, прощайте, дорогие, любезные.
Он все благословил и глубоко всем поклонился.
Почему именно эта сцена? Удивило, восхитило, обрадовало и дало какое-то ощущение счастья, безмятежности, спокойствия, подняло со дна души веру — то, что вот эта женщина пришла не за чем-то, а просто так, «на тебя глянуть». Навестить, другим словом. Без просьбы, но хочется мне, чтобы из людской благодарности, да так оно и есть.
Какой бы отрывок я впоследствии не отмечала, каждый раз вспоминала эту сцену и понимала, что — да, именно она. Именно она, женщина эта, пришедшая за шесть верст, останется у меня в памяти главной встречей с «Братьями Карамазовыми».
Про детей
Горько от бессилия плакало сердце, когда читала монолог Ивана про истязания детей. От злости, печали и немощности. Живые картины, рисованные моим воображением, приводили в ужас. Сколько таких деток, бессильных себя защитить, какая и я была когда-то в детстве? Такая же маленькая перед жестокостью самых близких и родных людей, от которых бы и ждать помощи и ласки, но…
… незаконнорожденный, которого еще младенцем лет шести подарили родители каким-то горным швейцарским пастухам, и те его взрастили, чтоб употреблять в работу. Рос он у них как дикий зверенок, не научили его пастухи ничему, напротив, семи лет уже посылали пасти стадо, в мокреть и в холод, почти без одежды и почти не кормя его…
…И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет, розгами, — об этом у меня подробно записано. Папенька рад, что прутья с сучками, «садче будет», говорит он, и вот начинает «сажать» родную дочь. Я знаю наверно, есть такие секущие, которые разгорячаются с каждым ударом до сладострастия, до буквального сладострастия, с каждым последующим ударом все больше и больше, все прогрессивней. Секут минуту, секут наконец пять минут, секут десять минут, дальше, больше, чаще, садче. Ребенок кричит, ребенок наконец не может кричать, задыхается «папа, папа, папочка, папочка!»…
…Эту бедную пятилетнюю девочку эти образованные родители подвергали всевозможным истязаниям. Они били, секли, пинали ее ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий своим ангельским крепким сном, еще может в эти лета научиться проситься) — за это обмазывали ей все лицо ее же калом и заставляли ее есть этот кал, и это мать, мать заставляла! И эта мать могла спать, когда ночью слышались стоны бедного ребеночка, запертого в подлом месте! Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми незлобивыми, кроткими слезками к «боженьке», чтобы тот защитил его, — понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чортово добро и зло, когда это столького стоит? …
Поэтому и сердце вырывалось из груди, когда читала. Уж слишком знакомо все это. Слишком. Вопрос остался один — для чего дан мне был такой опыт? И кажется, проясняется ответ на него, обида отпускает, за что и благодарна…
Про время
Гл. «Братья знакомятся»
И: — …А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой еще Бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
А: — Если ты завтра уезжаешь, какая же вечность?
И: — Да нас-то с тобой чем это касается? — засмеялся Иван, — ведь свое-то мы успеем все-таки переговорить, свое-то, для чего мы пришли сюда? …
Вот тут меня озарило. И действительно ведь — у каждого есть целая вечность времени, чтобы совершить то, для чего он здесь. А больше ни для чего время и не нужно. Выходит, коли есть такое ощущение, что времени вечность и что успеем — то на верном пути. А если нет — то еще не нашли того самого, своего.
Напоследок про слово
Читая «Братьев Карамазовых» второй раз, я замечаю то, что в первый раз пролетела и пропустила. Вот, например, Иван. Какой глубины человек открывается вдруг. А где ж он был в моем восприятии в первом чтении? Не было. Смутно как-то образы тогда складывались. Вот и Алеша видится гораздо многограннее, чем тогда.
Хорошо, что книгу перечитать можно. Но осторожнее и внимательнее с жизнью надо быть — ее-то второй раз уже не перечту.
И как перенимаю отчасти слог той книги, которую читаю в данный момент. Сразу просятся на язык и выражения, и слова, и стиль хочется такой выдерживать.
К слову сказать — про слова в романе. То ли так устроена фантазия моя, то ли так Достоевский соединил слова и фразы, но вот что случилось занятного во время чтения очередной главы в метро. Время было лето, на улице около двадцати градусов в плюсе. Солнышко. Я читаю под мерный шум подземной электрички…
Гл. «Великая тайна Мити. Освистали»
Митя встал и подошел к окну. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные ряды изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как он хотел застрелиться с первым лучом его. «Пожалуй, в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся к «истязателям»…
…и тут словно выпадаю обратно в бытие и слышу название своей станции. Мне зябко, я с удивлением и недоумением смотрю на людей — кто в чем, девушки в легких платьях, босоножках, мужчины в рубашках. Я хмурюсь, силясь понять, отчего так одеты люди, ведь на улице-то осень и дождь моросит?! Весь путь по эскалатору до верха ответ ко мне так и не приходит. Выхожу на улицу и останавливаюсь в остолбенении — лето, тепло, солнышко светит, да и сама я — в туфельках и легком пиджачке…
Смоля Светлана — психолог, работник компании PricewaterhouseCoopers, выпускник Поморского государственного университета им. М.В. Ломоносова, ныне САФУ (Северный (Арктический) Федеральный Университет), слушатель МИЭК (г. Москва). (Данные об авторе- на момент выхода статьи)
Опубликовано в журнале «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия», №22, 2013.
