Моя встреча со сказкой
Моя Встреча со сказкой имеет некоторую историю, как, наверное, и большинство других Встреч-со-сказкой.
Первая (во взрослой жизни) встреча. Было бытующее у растерянных перед большой новой жизнью выпускников психологических факультетов стремление еще вернуться в детство. И обнаруживались старые и новые добрые «проводники»: Винни-Пух, Муми-тролли, Волшебник из страны Оз, Алиса, и другие. Они возвращали к наивному детскому мировосприятию — восприятию Простодушного в этом запутанном обусловленном мире. Объяснения рационально настроенного психолога — уход в детство, бегство от трудностей, — да, конечно. Но кроме этого можно увидеть и другое — возврат к изначальной целостности сознания. Своего сознания. Которое вспоминает: кто я, откуда и куда я иду. Так, Моцарт для того, чтобы не потерять характер произведения при его написании, в случае затруднения возвращался к началу, и — через начало — слышал продолжение. Так, и в художественных фильмах, несколько первых минут содержат в себе весь фильм (только понимаешь это через несколько просмотров). Так и возвращение к сказке дает возможность прикоснуться к истокам и своего, и не только своего, а всеобщего сознания.
Теперь, спустя двадцать пять лет, я вспоминаю наше между подругами распределение по ролям: кто-то из нас был Винни-Пухом, кто-то Пятачком, кто-то осликом Иа. Такое распределение — без фанатизма, конечно, — помогало оказывать поддержку другим, оставаться открытым и действующим в сложных ситуациях. И — ненавязчиво подсказывало нам наши роли в этой жизни, во взаимоотношениях с другими людьми. Неслучайно потом я обнаруживаю книгу Бенджамена Хоффа «Дао Винни-Пуха и Дэ Пятачка». Книга Алана Милна и без пересказа Хоффа полна мудрых решений и подсказок.
Встреча вторая относится к тому же времени. Тогда, во второй половине восьмидесятых, стала ходить по рукам самиздатовская распечатка книг Э. Берна. Идея исследовать свой сценарий по любимой в детстве сказке была достаточно заразительной. Любимой моей сказкой было «Приключение Пиноккио» (не путать с Буратино!). Добралась до этой книги я не сразу. Детская книга была утеряна, в библиотеку идти не было большого смысла, а Интернета тогда не было в помине. Да и не исключаю, что желания разбираться — почему мой главный герой — деревянный мальчик? — не было. Не была я похожа на деревянного мальчика!
Теперь, спустя двадцать пять лет, обнаруживаю, что не состоялась тогда моя встреча с Тенью (с негативной стороной своей личности). Деревянный мальчик — воплощенное несовершенство души, со всеми ее незатейливыми незамысловатыми пороками, отсутствием воли, отсутствием целостности. Одновременно с беззаботностью в нем есть и сознавание своей ущербности — ненастоящности, и ожидание от мира — где есть эта настоящность? через кого, через какое чудо он может ее обрести? Однако, от осознавания в себе этой ущербности я отказалась.
Наша жизнь значительно мудрее, чем мы думаем, и, слава Богу, мудрее нас самих. «Лечение» было назначено, и «лекарство» дадено сразу, правда, в тот момент я его так не распознала. Не хочу отклоняться от темы и уточнять — что за лекарство, просто хочу подчеркнуть: если мы что-то обнаруживаем ценное с точки зрения собственного роста, то, даже если обнаруживаемое встречает сопротивление в нашем сознании, обстоятельства жизни помогают нам решаться на дальнейшее движение.
Третья встреча.
Может быть, поэтому не случайно в это лето я написала сказку. Сказку о себе. Я знала, что пишу о себе, и не знала, что я пишу. Я отражала какую-то раздвоенность, двойственность своей жизни, образно говоря, выбор между жизнью во внутренних иллюзиях и во внешних обстоятельствах. Главная героиня (Цесса), увлекшись собственным бесстрашием, оказывается в потустороннем (ином) мире, и выбраться к реальной жизни полностью не может. Словно Персефона. Но Персефона на полгода могла, а Цесса — наполовину себя.
Внутри этой сказки есть другая сказка, как квинтэссенция смысла.
«Жил не знахарь, не пахарь, с именем, но имя никто не знал, пошел однажды себе к себе, куда найти. Много ли, мало шел, но пришел — дорога, видит, к себе ведет, и камешек его положен, и веточки так поставлены, шагай да радуйся, и никому больше. Разулыбался человек с именем, значит, мол, на земле живу вправду. Набил трубочку, присел. Да дым от трубки завился такой, что задумался человек с именем. Если эта дорога — его дорога, то долг его — пройти, испытание его, суд. Одно кольцо. Если это его дорога, то и испытание и суд его как бы уже есть. Второе кольцо. Если это его дорога, и она его не примет? Третье кольцо. И что может требовать его долг, если имя его уже есть? Задумался не знахарь, не пахарь, и то не так, и это не то, и заколесил по всем путям-дорожкам-тропкам, и так, что везде только знай свое имя да радуйся».
Сама же сказка заканчивается тем, что двойственность своего положения Цесса наблюдает, раскрывая и закрывая глаза, и в конце, закрыв глаза, говорит «А ну, как встану». И встает — (помните, как Алиса вырастает, превращая присутствующих в колоду карт?)… Но я так и не смогла придумать — как можно встать. И моя сказка закончилась, как заканчивается глубоко эстетический французский фильм, увлекший зрителя сюжетом, — ни на чем.
Снова нужно воздать должное Мудрости Жизни! Следующая Встреча со сказкой произошла через обнаружение «природы иррационального». Я не имею в виду «основной инстинкт», хотя и не отрицаю его участия. Природа моих переживаний была мне так неясна, что я не могла согласиться ни с психоаналитиками, ни с НЛПиерами (столь популярными в то время), ни с другими психологическими толкованиями. Оставалась только сказка. Именно в сказке было ЭТО — и оно было столь же необъяснимо и иррационально. «Привези мне, батюшка, аленький цветочек»… Разрыв между переживаниями и логикой был так силен, что для его утоления понадобилось года три штудирования книг по символам, мифам, пониманию архетипов в жизни, в литературе и в сказках. Итак, это была четвертая встреча, и эта встреча происходила на «высоком уровне». Череда открытий приводила меня к пониманию «сказочных» основ человеческого сознания, удивительной символичности человеческого бытия.
Сказки и мифы — это отражение первоначального смысла существования человека. Возможно, сама речь и сказания, родившись, вместе воздвигали человеческое сознание. Мифы, легенды, сказания, побасенки, — все это вместе, без особого различия, вносили в человеческую жизнь картину понимания взаимосвязанности явлений. В вопросах происхождения мифа ключевым моментом является отношение мифа и ритуала — слова и действия. Представьте себе человека — без сознания (без «нашего» сознания) одного в лесу, в природе, пусть и в природе человеческих отношений. Как он будет ориентироваться, взаимодействовать? Сначала подражать явлению: стремлению ветра, рычанию ягуара, вою волка, плачу ребенка. И через подражание происходит сопереживание и понимание сути явления, а понимание сути дает возможность с этим явлением что-то делать. Подражание всегда в движении, это — подвижность, это — действие. С действием возникает разделение. С подвижностью возникают звуки. Звуки подражающие и звуки отвечающие. Диалог. Появляется слово… Слово прежде всего в своем происхождении есть образ. Но это не всегда просто образ предмета, это образ вместе с определенным отношением, переживанием, смыслом. Это есть история человечества. И история нашего сознания.
Так, и ребенок познает мир через соединение, поэтому кошка называется «мяв», а не кошка, собака — «ав». И соединение проникнуто любовью, и удивительным чувством «уже-знания». Дологического, дословесного знания. Дети легко понимают сказку. И есть те, которые они не любят, а есть те, которые им приходится читать или ставить мультфильм не менее трех раз на день. Откуда такой выбор? В сказке заложен определенный настрой, некое целостное чувство, как пред-ощущение, пред-образность, пред-решенность(?). И это целостное и неотчетливое начинает разматываться как клубок, превращаясь в разные лица. Одно рождает два, два рождает три и т.д. И все заканчивается воссоединением. «Почему в сказках всегда побеждает Добро?» (это уже спрашивает взрослый ребенок). «Потому что в Добре есть Зло, а в зле нет добра. Потому что в Свете есть Тьма, а во тьме света нет. Потому что в Жизни есть Смерть, а в смерти жизни нет».
Так, ребенок через сказку начинает понимать и оживлять (в лицах) некие чувства. Как предчувствия. Поэтому какие-то для него близки, а какие-то совсем не очень, а некоторые так и вовсе невыносимы. Я часто спрашиваю у клиентов — какую сказку они любили в детстве. Вопрос не бывает безрезультатным никогда, хотя далеко не всегда ответ будет прямо совпадать с заявленной проблемой. Так, один показательный случай. Запрос по поводу отношений с отцом. Он бывает гневлив, кричит, обвиняет клиентку «просто так, срывает злость». Через какое-то время я спрашиваю про любимую в детстве сказку. — «Красавица и Чудовище», мультфильм. О-о! Господин аналитик, живущий у меня внутри, не скрывая радости, потирает свои руки. Но сказка — она же указывает не только глубину, но и высоту! — А какой фрагмент Вам больше всего нравился? — Там, где она учит Чудовище танцевать, играть, красиво есть. О! И мы продолжаем разговор о том — как и чем можно преодолевать злость мужчины в жизни, ее жизни. Использую контекст сказки из книги К.П. Эстес про «Лунного медведя».
Но приведенный пример — это уже не аналитическая работа со сказкой. А — если оставаться в рамках нашего повествования — четвертая Встреча со сказкой, которая привела меня к удивительным открытиям анализа сказок. Здесь нужно понять, что анализ сказок по характеру совершенно другой, чем психоанализ. Психоанализ ищет ассоциации и факты. Аналитический психолог — аналогии и значения. Аналитический психолог исходит из другой — дологической (и до-рациональной) формы сознания. Он ищет символ, изначальную целостность сознания. Психоаналитик эту целостность уже знает (?!) и примеряет — где может быть лишнее, а где — недостает. Анализ сказок позволяет раскрыть некий тайный смысл, который в этих сказках скрывается, не явен. Я наконец открыла «Пиноккио» и поразилась глубочайшему смыслу, который там заложен, разглядывая его через архетипические образы и сюжеты, которые там изобилуют. Это целая книга Бытия. Это удивительное превращение деревянной куклы в живого НАСТОЯЩЕГО мальчика. Анализ сказок — это замечательное созерцательное действо, подобное разгадыванию старинных писаний, и нередко — на неизвестном языке. Профессор К.Г. Юнг и его ученики, особенно М.Л. фон Франц, оставили много образчиков такого деяния. Но как это применять на практике?
(Цесса не нашла способа встать, хотя опора под ногами уже обозначилась).
Встреча пятая. Снова сказкотворчество. Но уже не мое, а студентов. Киевский психолог А.А. Бреусенко-Кузнецов проводил исследование осмысления жизненных кризисов через анализ структуры сказок (используя алгоритм построения волшебной сказки, описанный В.Я. Проппом). В нашей работе была другая идея — проследить изменения, которые происходят в сказке собственного сочинения, и которые затем происходят в жизни. Идея была такая: творчество не столько отражает какие-то личностные особенности человека, его проблемы, не только имеет катарсический эффект, но создает дальнейший ход событий — или закладывает для него основу. Действительно, происходит. Потом для разных целей я просила студентов придумать сказку. Что удивительно — пишут с легкостью. За пару. И иногда в стихах. И не ерунду. Потом некоторые просили у меня эти листы, иногда через полгода, иногда через год — со словами: «Дайте-ка я вспомню, что я там написала, а то в моей жизни стало что-то такое проявляться». Затем сказкотворчество вошло в цикл по арт-терапии. Здесь подтверждение сказки, воплощение ее в жизнь стало еще более очевидно. Так что я на месте ведущего стала несколько попридерживать этот метод влияния на будущее: кто знает — насколько удачным будет это «самопрограммирование»? Притом, сказка воплощается, когда в написании есть спонтанность, поэтому ни повторение, ни продолжение не могут быть так хороши и действенны, как это складывается в первом написании. Насколько своевременным для каждого является такое написание? Сказка прежде всего ЧУДЕСНА, а чудо не может быть методом!
В сказках проявляются надежды, желания, мечты. Мы с детства знаем, что «сказка — ложь» и в ней есть только «намек», поэтому чувствуем себя в ней более вольно и — хоть метафорически, не понимая сами — выражаем в ней свои чаяния, опасения и сокровенные мысли. Неожиданным для меня самой оказался результат применения сказкотворчества в терапевтической группе. Группа шла на удивленье «безресурсно», шквал непонятых, непринятых жизненных отношений, непрощенных обид. Между вторым и третьим (заключительным) днем прошу написать сказку, больше для аналитических, чем терапевтических целей. И что происходит? В каждой сказке (!) мы обнаруживаем отчетливый очевидный ресурс — новое осмысление, новую возможность, которая сама запросилась быть! Каждая сказка — ответ на запрос! Важно только увидеть этот ответ.
Наконец, последняя (на сей момент) встреча со сказкой произошла благодаря моей подруге и коллеге. Осмысляя происходящие с ней события и свои переживания, она обнаружила сюжетное сходство с героиней одной из сказок. Разматывая нить повествования, мы искали причины поступков. Почему так, а не иначе. Заметьте, что интересно, — в сказках речи не идет о чувствах. Если и идет, то вскользь, больше о действиях, о поступках. Как же можно изменить поступки? Как можно изменить сюжет? «Одна голова — хорошо, две — лучше». Мы собрали терапевтическую группу. Вот, — готовая сказка с готовой темой. А кто в чем узнает свое? Каждый выбирает для себя роль и тот фрагмент, который его больше всего «зацепил», а затем мы разбираем — что происходит. Отчуждение здесь невозможно, ты играешь Себя, говоришь Свои слова и совершаешь Свои поступки. Как тебя видит другой — это и есть ты Проявленный, Настоящий. Ты не в том, что ты ожидал от сценария, что ожидаешь от других, от милости Судьбы, от благосклонности Фортуны (это — Навь), а в том — что ты сейчас говоришь и делаешь (это — Явь). И хоть сюжет очень-очень сказочный, а действие-то происходит по-настоящему. Потому что это те действия, которые реально присутствуют в нашей жизни, с реально присутствующими в ней людьми.
(Так Цесса начала высвобождаться в Явь, ведь встать можно только в Яви, а пребывание в Нави помнить, но не оглядываться, иначе останешься в ней навсегда. — Боже, как это трудно, но разве Пиноккио легко далось превращение в настоящего мальчика?)
Мое доверие к сказке начинает оправдываться тем, что в ней выражены законы настоящей, явной жизни. Сказка — ложь, потому что логос — слово, она скоро сказывается, а дело долго делается, потому что оно — жизнь. Но одно без другого не существует.
Яновская Лариса (Украина) — кандидат психологических наук, доцент, координатор донецкой площадки МИЭК (г. Донецк).
(Данные об авторе — на момент выхода статьи)
Опубликовано в журнале «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия», №19, 2011.
