Андрей Гнездилов

ПРИВЫКАЙТЕ К ЧУДЕСАМ
(Есельсон С.Б. - ПАМЯТИ А.В.ГНЕЗДИЛОВА – ДОКТОРА БАЛУ)

Будучи проездом  в Москве я часто ночевал на кухне у своих друзей. Это была сталинка с огромной кухней, там стоял огромный диван и там хорошо спалось. И вот однажды, когда я заехал к друзьям с однодневной ночевкой, они мне сообщили, что в доме завелись крысы, что с ними борются, но никак не победят. И что, самое неприятное, крысы освоили мусоропровод, имеющий свои ячейки прямо в коридорах квартир, а ещё, они как-то проникли и бегают за гипсокартонными стенами. И пока мы ужинали на кухне, то слышали шум от крысиных ног за гипсокартоном.

Ложился спать я совсем неспокойно, около дивана поставил швабру и всё вспоминал фильм-ужасов про крыс. Я пару раз постучал шваброй для профилактики и заснул.

А ближе к утру проснулся от того, что из меня вырвалось совершенно ужасное, совершенно нечеловеческое, скорее змеиное шипение и тут же от дивана отпрянули и побежали две здоровенные крысы.

И я вспомнил, что родился в год змеи, если пользоваться китайским календарем.

Послушал меня Андрей Владимирович и сказал: «Привыкайте к чудесам».

Он был переполнен всевозможными историями – сюжетами из его жизни, которые ни во что не укладывались. Когда мы это обсуждали, то приходили к выводу, что наши сегодняшние представления об устройстве мироздания настолько же далеки от этого устройства, насколько были далеки от нас сегодняшних представления о земле, стоящей на трех китах.  Он эти истории не записывал – он их вспоминал и рассказывал. Надеюсь, что из воспоминаний людей, слышавших его, они будут когда-нибудь вычленены и записаны.

Из самых неожиданных его историй помню историю об умирающей женщине, которая, когда вышла из забытия, рассказала, что видела себя молодой англичанкой в белом платье, подробно описала сад, дом и, самое главное, начала свободно говорить по-английски с Андреем Владимировичем. При том, что она никогда не учила английский и никогда ни за какую границу не выезжала.  Как будто она одновременно существовала в двух лицах в двух совершенно разных странах и эпохах.

Он говорил, что дети способны в жизни видеть ещё одно измерение – чудесное, а потом, по мере социализации эта способность уходит. Но если взрослый человек снова прорастает в это измерение бытия, то невозможное становится возможным.

Он так часто встречался с невозможным, что его как-то пригласил пресс-секретарь Патриарха РПЦ  выступить с рассказом об этих встречах в  интернет-трансляции сразу после торжественной  рождественской службы, по-моему.

Хоспис, который он создал, кардинально отличался от всего другого, что есть в современном мире.

Об этом свидетельствовал , кстати, Христиан Шульц,  бывший президент Европейской Федерации экзистенциальной терапии (FETE), ныне канадский онкопсихотерапевт. Вообще-то он сказал, побывав в феврале 2020 у Андрея Владимировича, что то, что тот   сделал и то, что делает в психотерапии, не делает никто в мире и  предложил сделать фильм, рассказывающий об этом, а он, Христиан возьмется с этим познакомить онкопсихологов и онкопсихотерапевтов мира.

Андрей Владимирович мне рассказывал, что, побывав когда-то в английском хосписе, он решил ни за что его не повторять. Почему?  «Понимаете, они всё устраивают так, чтобы человек до последнего дня своей жизни мог жить, как будто ничего не происходит. А это огромная неправда. Я так не хотел. А как иначе – не знал. На обратном пути в Лондоне пошел к Митрополиту Антонию Сурожскому. Он меня выслушал, обнял, повернул к двери, сказал «у тебя получится» и подтолкнул. И я, представьте, сообразил, что делать».

Ключевой для меня была и осталась такая история про начало складывания экзистенциального хосписа. Где-то в конце 1991-го года в хоспис поступила старушка с IV стадией рака. По самым оптимистичным прогнозам врачей жить ей оставалось не более 2-х месяцев. Андрей Владимирович обратился к ней, сообщая о неутешительном прогнозе, но подчеркивая, что два месяца-то ей дают, и за это время можно успеть что-то сделать. Срок маленький, всего не успеешь, но можно выделить главное – что надо успеть при жизни обязательно сделать, и это сделать.  Если она сумеет выделить это главное, отбросив всё остальное, то он готов ей помогать. Она обещала подумать, а через пару дней позвала его и сказала, что поняла: самое главное – успеть извиниться перед одним мужчиной.

Она знала только его фамилию-имя-отчество и примерный возраст.

Запрос в адресный стол Ленинграда ничего не дал.  Он сделал запрос в адресный стол Советского Союза. Время идет. Наконец поступает ответ, что происходит разделение картотек, так как Союз развалился, что надо подождать месяца два-три. Время идет. Старушка ждет, не умирает. Наконец пришло известие, что картотеки разделены, наведен порядок, прошло четыре месяца. Он делает новый запрос, с замиранием сердца – а что если этот человек, живой или мертвый, окажется не в России, то как его искать?

Ответ приходит, что этот человек вроде бы живой, живет где-то в Челябинской области, кажется, в Златоусте. Она пишет письмо, пишет долго, рвет, переписывает. Наконец написала. Письмо отправлено. Россия – 1992 год, только что произошел распад Союза, хаос, почта работала из рук вон плохо. Потянулось время. Кажется, прошло уже 8 или 9 месяцев. Старушка жила. Нет, опухоль не исчезла и метастазы не исчезли. Но произошло другое – как будто время для неё остановилось. Как будто невидимая рука смерти с косой, занесенная над её головой, замерла. Все, поступившие с ней в хоспис давно уже были в мире ином, а она всё жила и жила. И наконец пришел ответ, его отнесли к ней, она распечатала письмо и прочла. А на следующий день спокойно умерла.

У Достоевского в «Братьях Карамазовых» в Легенде о Великом инквизиторе представляется, что было бы в XV веке, если бы Христос пожаловал на землю и попал в Испанию, где в это время уже активно жгли на кострах «еретиков. А я представил, что было бы если бы в начале XXI  века Леонардо да Винчи пожаловал на землю?   И ответ – это был бы Андрей Владимирович Гнездилов.

Андрей Владимирович интересовался абсолютно всем – его интересовали и теория струн в квантовой физике, и все о плазмоидах, и средневековые опыты с огнем – «танцы огненных саламандр», и воздействие различных звуков на человека, и история музыкальных инструментов мира. Он экспериментировал с составом глин и пластиков для работы скульптора и с влиянием музыки на огонь. Его интересовала курортология, ландшафтная терапия. Он освоил профессию звонаря и стал своим в сообществе звонарей. Он достал старинные било и экспериментировал с ними. Его интересовала история театра, он воссоздал театр теней и создал свой, экзистенциальный, театр кукол. Его интересовали и игрушки разных стран мира и научные работы о людях и их игрушках. Его интересовало всё, что связано с миром ребенка и его интересовало всё, что связано с миром пожилых людей.

В нём встречались точные науки – естествознание с алхимией, в нём встречались и вели диалог разные религии.

Я недавно встретил на пространстве Интернета невероятно злобную статью о нём, главное обвинение в его адрес в этой статье состояло в том, что он теософ, так как его мама входила в подпольные теософские кружки и бабушка тоже. И что он к Рерихам относился с большим почтением.

Что, наверное, может стать удивительным для автора этой статьи, что Андрей Владимирович в той же мере, что и теософию,  знал  и буддизм разных направлений и мусульманство – исмаилитов, и мусульманство-суффиев, и кабализм, и зораастризм, и христианство-исихастов, и христианинство-имяславцев. Его интересовала и аккупунтура, и тибетская медицина, и нейрофизиология, и генная инженерия. Не было такого направления психологии и психотерапии, которое бы было ему неинтересно.

Как-то я его прямо спросил о вероисповедании – «конечно, православный». 

С самого основания хосписа он опирался на волонтеров сестер-милосердия из православного сестричества, в хосписе была создан православный домовой храм во имя святой преподобномученицы великой княгини Елизаветы.  Вообще жизнь великой княгини Елизаветы была для него окружена особым ореолом – то, как она пыталась спасти убийцу мужа, веря в его раскаяние, то как она создавала в Российской империи движение сестер милосердия, пыталась в обществе разбудить настроения заботы о сиротах, о неимущих, о матерях-одиночках, попавших в тяжелое материальное положение, заботы об инвалидах…

«А, знаете, самые опасные люди, фарисеи, они не замечают совета Иисуса заниматься своей душой, и свою больную совесть лечат судом над другими. Принизят другого, - уже вроде и самому легче жить становится».  

Как и когда-то Парацельс он говорил, что его мечта – чтобы личность врача была лекарством для пациента.

Он был когда-то зав. отделением геронтопсихиатрии НИИ им.Бехтерева. «Знаете, Семен Борисович, - как-то сказал он мне, -главный мой вывод про деменцию – это часто похоже на превращение гусеницы в бабочку. Человек, например, теряет простейшие навыки, но зато какую фантастическую музыку может начать исполнять…». Он мог часами находиться рядом с человеком с деменцией, ища, какие таланты в нём начинают раскрываться – главное, вовремя заметить.

Он оказался, наверное, последним хранителем наследия Серебряного Века. В его квартире чудесным образом встретились мебель из Башенного братства Вячеслава Иванова, на этих креслах, за этим столом сидели Бальмонт, Бердяев, Ф.Сологуб, Гумилев, Ахматова, М.Волошин, Блок, Чуковский, Брюсов, Хлебников, Мережковский, А.Белый, Горький, Бунин, Луначарский, Бакст, Мейерхольд, - именно эта мебель оказалась у Андрея Владимировича. Картины Рериха, написанные им еще до отъезда в Индию, старинные гобелены, куклы, веера, коллекция старинной одежды всех времен и народов, старинные часы. На чердаке настоящая звонница – когда в начале 60-х годов прошлого века был новый раунд гонений на церковь, снова закрывались храмы, то Андрей Владимирович умудрился спасти и сохранить несколько выброшенных небольших колоколов и оборудовал звонницу.

Он знал досконально всё о надеждах и заблуждениях Серебряного Века, о Башенном братстве. Да и само расположение его квартиры невероятно напоминало расположение квартиры Вячеслава Иванова, где собирался цвет Серебряного века российской культуры. У него тоже проходили еженедельные встречи по пятницам, мог прийти кто угодно. И варился, варился, варился некоторый бульон культуры. Много десятилетий.

Он придумал жанр - «экзистенциальные терапевтические сказки». Сказки для конкретного читателя. Нет, конечно же, их мог прочесть кто угодно – но предназначены они были для конкретного человека. Обычно тяжело больного, часто – умирающего. Сказка писалась со знанием обстоятельств жизни этого человека.  И она помогала.

Он как-то вспоминал, кажется, ключевой переломный  момент в своей жизни , ситуацию, после которой он начал писать сказки не спорадически, а на постоянной основе.

Он дежурил ночью в детской клинике, где умирал от лейкоза шестилетний мальчик.  Детей из этой палаты предусмотрительно перевели в другие. Андрей Владимирович вспоминал, что дверь из палаты в коридор была открытой, он вошел в палату и обернулся – темный коридор и вдали на тумбочке у дежурной медсестры еле видимый свет от лампы под абажуром.  Он подошел к мальчику – дышит ли он?  И вдруг услышал: «Дядя, расскажите мне сказку». Он сел около кровати, мальчик взял его за руку. Что видно – темный коридор и вдали еле различимый свет. И никого рядом – ни родителей, ни бабушек, ни дедушек. И он начал рассказывать сказку мальчику, на ходу складывая её, сказку об альтернативной истории мальчика, о его перспективе, о его силе, о том, как он помогает своим родителям, попавшим в затруднительное положение (кажется, в плен к разбойникам), как он их спасает.

Мальчик дышал тихо, ровно, и Гнездилов подумал, что мальчик заснул. Он начал отнимать свою руку и подниматься, но мальчик легонько сжал его руку и попросил: «Дядя, продолжайте».  И он продолжал и продолжал сказку, даже не заметив тот момент, когда мальчик отошел в мир иной.   

С этого момента написание экзистенциальных терапевтических сказок стало одним из главнейших постоянных дел.

У Андрея Владимировича была огромнейшая коллекция костюмов всех времен и эпох. Ходила о ней легенда, что изначально это была коллекция из Зимнего Дворца, которая в конце 1917 г. перекочевала в театральные гардеробы, а потом, когда пришло время списания, оказалась сначала у матери Андрея Владимировича, а потом и у него. Я у него никогда не уточнял эту легенду, но знал, что он к этим костюмам относился трогательно, искал тех мастеров, которые бы могли их восстанавливать.

Костюмы он предпочитал сам подбирать для людей, потом предлагал самому назвать свой костюм и еще проиграть в нём какую-либо сцену, а потом запомнить происходившее, подумать над ним.  

Из самого удивительного, что я видел с костюмами. Одной женщине он предлагает одеяние северной королевы, по-моему, норвежской. Она одевается, хватает метлу, и начинает мести квартиру – она подумала, что одета горничной…

Вот Андрей Владимирович одевает даму в древнеегипетский наряд, и ей предлагается самой себя обозначить, кто она. Выбор-то огромен – она может быть и Аидой, и приемной матерью Моисея, и Нефертити, и Клеопатрой. Дама выбирает быть Клеопатрой. И в этом столько всего высвечивается…

Когда-то я несколько раз участвовал в его семинарах вместе с нашими слушателями, а потом перестал, во избежании «двойных отношений». Но четыре моих переодевания оказывались как бы символом дальнейшего. В первый раз Андрей Владимирович одел меня адмиралом Нельсоном, и одинокий корабль ростовского МИЭК начал стремительно превращаться в эскадру, второй раз он одел меня в Марко Поло – и начались мои путешествия, в третий раз я был одет в поручика Ржевского – и, неожиданно для меня самого, анекдоты на терапевтических группах посыпались из меня как из рога изобилия, в четвертый раз он одел меня в старика Хоттабыча – и я почувствовал уверенность в себе в профессии.

Иногда люди не соглашались с предложенной одеждой и тогда важным становился сам диалог между ними и Андреем Владимировичем об этом.  Помню он уговаривает одну женщину одеться в древнеегипетское одеяние, она уворачивается: «Ну какая я фараонша!»  (Мысли, что это может быть одежда не фараонши у неё даже не появляется). А он: «Вылитая фараонша, милочка, оденьте всё это – это Вам так идет, одежда эта к Вам так и льнёт».  И действительно, эта женщина, любившая христианскую риторику и объявившая себя православным психологом была очень жестким, порой жестоким и мстительным начальником, по отзывам бывших её подчинённых.

У него всегда человек мог увидеть свою ситуацию и попытаться из- менить судьбу. Например, если тебя одели в наряд одинокой ракушки, то исполнять не прекрасный танец одиночества, а научиться водить хоровод.       

 Огромная коллекция кукол, наверное, крупнейшая на территории бывшего СССР. Что можно делать с куклами?

Если кукол сотни, то какую ты выберешь, какая притянет к себе твоё внимание?  И когда выбор произойдет, то что это для тебя значит, что выбор именно такой?

Когда-то, в 90-е, когда появились «черные риэлтеры» и к его квартире – музею, названной позже «замком», начали присматриваться, то Андрей Владимирович сильно забеспокоился. И придумал, казалось, выход – квартиру подарить человеку, живущему за рубежом, а самому там продолжать спокойно жить и творить. И сделал это. Но само беспокойство определило тему сказки «Черный риэлтер». Беспокойство жило годами, но сказка не писалась.

И тогда сказка материализовалась и прошла не через бумагу и типографскую краску, а через плоть и кровь сказочника.

Ах да, сказки он писал под псевдонимом «Балу», так его когда-то назвал больной ребенок, которого он назвал «Маугли».

В его сказках часто менялись жизненные пути людей и происходило преображение. Например, преображение Снежной Королевы, отправившейся на поиски Кая.

Из всех фильмов последних десятилетий его душе, наверное, ближе всего был «Остров» Павла Лунгина, где через муки совести происходит невероятное преображение человека. С верой в это Андрей Владимирович и ушел в мир иной.

Последние фотографии Андрея Владимировича – невероятно сосредоточенное лицо, лицо человека, карабкающегося на последнюю в его жизни гору, преодолевающего неверие, что всё еще может обернуться к лучшему, что смерть его не будет бессмысленной.

***

5 мая 2022 ушел из земной жизни Андрей Владимирович Гнездилов, доктор Балу, основатель первого хосписа в России (1990, Лахта, Санкт-Петербург) и его первый руководитель, врач-психиатр, профессор, доктор медицинских наук, почетный доктор Эссекского университета (Великобритания), один из основателей отечественной сказкотерапии, имидж-терапии, терапии колокольным звоном, автор психотерапевтических сказок и книг о переживании кризисов, работе с переживающими потерю близких и с умирающими людьми.

Андрей Владимирович оказывал помощь самым тяжелым онкобольным, заботился о душе умирающего. Выражаем соболезнования родным и близким, скорбим об огромной утрате.