Дзюбенко А. (Киев) о I Всемирном Конгрессе
(Во время конгресса был личным переводчиком А.Е. Алексейчика)
Мне сложно сформулировать свое однозначное отношение к тому, что и как делает А.Е. Алексейчик. Я пытаюсь как-то его подытожить для себя, и у меня не получается. Возможно, что это и есть здоровое «каждый раз по новому воспринимать и воспроизводить», соответственно, сложно подытожить для себя человека, который каждый раз по новому воспринимает и воспроизводит — очень сложно, сложно свести его к такому знаменателю.
Мне сложно сформулировать свое однозначное отношение к тому, что и как делает А.Е. Алексейчик. Я пытаюсь как-то его подытожить для себя, и у меня не получается. Возможно, что это и есть здоровое «каждый раз по новому воспринимать и воспроизводить», соответственно, сложно подытожить для себя человека, который каждый раз по новому воспринимает и воспроизводит — очень сложно, сложно свести его к такому знаменателю.
С одной стороны, быть рядом с ним во время конгресса мне лично было очень тяжело. Но я не знаю, чья это заслуга в большей степени — Александра Ефимовича или же моей стеснительности и неуверенного чувствования себя в каких-то социальных ситуациях. Я испытываю тревогу и дискомфорт при любом проявлении себя в больших компаниях людей, а здесь ситуация вынуждала меня не просто проявлять, а вообще идти наперекор, какой-то своей, собственной уникальной линией. Я пытался в это время найти какой-то внутренний задор и хулиганство в себе, для того чтобы из него как-то чувствовать себя комфортно и играючи идти против толпы. Мне кажется, что такой задор был постоянно у Александра Ефимовича. И в последний день он сказал, что, конечно, если бы он был сам на конгрессе, то он бы себе не смог позволить так «хулиганить», как он это делал там.
У меня тоже было чувство, что мы позиционируем себя слишком агрессивно, мне все время хотелось «сглаживать» и смягчать Александра Ефимовича, делать его понятным, — когда он выходил на сцену, хотелось говорить вступительное слово, что-то типа «Вы уж нас простите, но доктор Алексейчик очень надеялся, что конгресс будет построен в такой форме, которая будет предполагать живое общение, а не просто зачитывание докладов, ему очень интересен был доклад, и для того чтобы еще больше понять докладчика и то, чем тот хотел бы с нами поделиться, Александр Ефимович хочет задать несколько вопросов, а также предложить коллегам из зала подключиться к обсуждению, — для того чтобы придать обсуждаемой теме полноту и многогранность, а также максимальную практичность, чего он хотел бы для себя, а также для остальных слушателей. Он просит прощения за витиеватость и кажущуюся сложность его вопросов, а также за длительное время, которое уходит на их задавание, и определенную неудобность для докладчика, но обсуждаемая тема сложна и неоднозначна, как, собственно говоря, и жизнь, ведь именно такой точки зрения мы придерживаемся в нашей экзистенциальной модальности, и к тому же, чтобы перебросить мостик между нашими культурами, приходится немного углубляться; задавая вопрос, доктор Алексейчик рисует определенные образы у слушателей, и вопрос напрямую связан с этим образом, а также с темой докладчика. Но поскольку мы все-таки гости на этом конгрессе и неозвученная, но от того не менее конкретная иерархия присутствует на нем, мы готовы подчиниться пожеланию организаторов и не будем провоцировать обсуждений, а позволим ограничить выступления докладчиков исключительно чтением презентаций, если такая позиция будет озвучена». Но возможно тогда, если бы он был понятен и доступен, то он не производил бы такого ошеломляющего воздействия на пациентов, и это, в самом деле, не приводило бы к перерождениям.
Я тоже наблюдаю за Александром Ефимовичем уже несколько лет — и в клинике, и на группах, и помню, конечно, свои первые реакции на него; я, конечно, привык и уже нормально на него реагирую — благодаря тому доверию, которое к нему чувствую — в моменты проявления жесткой, наступательной позиции, которая меня уже не задевает, но по тому, что она задевает в других, вижу, как проявляются очень явно, четко и однозначно их особенности, а также то, от осознания чего они всячески уходят. Ну, например, когда участник группы выкрикивала «мы должны быть принимающими» — и демонстрировала, как она в терапии вводит ненатуральный свод законов и правил, которые явно не приносят пользу клиенту, не помогая ему справляться со сложностями жизни, а создавая в работе с терапевтом притягательно-комфортную жизнь. Или другая участница, которая говорила про Александра Ефимовича: «У него наверняка есть проблемы с отцом» — и тем самым показывала, как она наверняка использует заготовленные психологические интерпретации в работе со своими клиентами.
Конечно, то, что Александр Ефимович делает, очень, как мне кажется, отличается от «канонов экзистенциального консультирования» в том виде, как понимают это европейцы. Эта терапия представляется не защищенной этическими нормами и правилами взаимодействия с пациентом из удобного кресла психотерапевта. Эта терапия, скорее, непосредственный, полный и широкий контакт (во всех возможных измерениях) с душой, жизнью и болезнью пациента.
Я не достаточно много общался с другими участниками конгресса. Что я заметил, так это то, что на конгрессе не было никакого равенства и толерантности к другим. Хотя много говорилось про демократию и свободу, но все-таки все крутилось вокруг иерархии, вокруг сложившихся, раскрученных имен, имен, которым люди доверяют и которых превозносят как своих кумиров. Говорил немного с Саймоном дю Плокком; он сказал, что до него доходили слухи о том, что Алексейчик людей морально бьет. Саймон сказал: «Я не понимаю, зачем он так делает, ему бы стоило вести себя совершенно по-другому. Ему стоило бы очаровывать людей, а не давать им пощечины». Наверное, это результат того, что Алексейчик не подчиняется правилам рекламы, маркетинга и стяжания себе популярности, потому что он плевать на это все хотел.
Не про Алексейчика. Саймон дю Плокк мне представился целостным в том, что он рассказывал и делал на своем семинаре. Он не обещал там звезд с небес, не говорил о том, что он может помочь каждому. И даже случай привел в качестве примера, где он по факту помочь парню не смог — ничего в жизни у парня не поменялось.
Эмми ванн Дорцен тоже мне показалась соответствующей моим ожиданиям. Кстати, от них обоих я не чувствовал ни закрытости, ни враждебности, ни нежелания воспринимать нас.
Дигби Тамтам в наших разговорах за пределами конгресса показался мне намного более «социализированным». Как будто действовал согласно хорошо усвоенным правилам благородного поведения в обществе: когда нужно — уделить внимание, когда нужно — подсесть поговорить, быть всегда приветливым и позитивным.
Лэнгле, честно говоря, мне на конгрессе не понравился почему-то. Такое впечатление, что врет он все; так и хотелось спросить его, когда он говорил про свет, ощущаемый человеком в конце каждого дня, от наполненности и осмысленности жизни, — а сколько раз он лично за эту неделю ощущал этот свет?